Эдуард Аркадьевич Асадов. Фамилия этого советского/российского поэта известна, пожалуй, не только в нынешней России, но и на всей территории бывшего Советского Союза. О том, что его знают и помнят люди разных возрастов, я убедился совсем недавно. Когда я сказал своему приятелю, разменявшему уже шестой десяток лет, и по роду своей профессии далекому от поэзии, что взял интервью у Асадова, он неожиданно признался, что в юности увлекался его стихами и даже учил некоторые строки наизусть. А когда на одной из пресс-конференций я показал фотографии Асадова юной журналистке с московского радио, она воскликнула, что знает этого человека, читала его книги, а её мама, когда была девушкой, вообще переписывала их к себе в заветную тетрадочку. Вот такая, уверяю вас, невыдуманная предыстория этого материала. А теперь – интервью с поэтом.
– Эдуард Аркадьевич, расскажите, пожалуйста, о своей юности…
– Помните, в одной песне есть такие слова: «Мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз». Так это и обо мне тоже. Родился я 7 сентября 1923 года в Туркмении, в городе Мары, известном своей гидроэлектростанцией, вырос на Урале, окончил школу в Москве, прошёл немало огненных вёрст по дорогам Великой Отечественной войны. Мои родители были участниками Гражданской войны в России, в мирное время преподавали в школе математику. Чтоб снять и этот вопрос, скажу, что по национальности я – армянин. Мой дед Иван (по-армянски Аванес) Калустович Курдов был известным человеком. В юности он два года проработал секретарем у Николая Гавриловича Чернышевского в Астрахани, когда тот вернулся из Вилюйской ссылки. Именно по совету Чернышевского дедушка из Астрахани переехал в Казань и поступил учиться на естественный факультет Казанского университета. За свои откровенные революционные взгляды и за участие в знаменитой студенческой сходке вместе с другими студентами, среди которых оказался и Владимир Ульянов, был исключён из университета. Потом моего дедушку восстановили в университете, и он успешно окончил его. Работал врачом на Урале, сначала в Перми (там моя мама родилась), потом в Свердловске.
Когда мне было пять лет, умер мой папа. И мы переехали из Туркмении на Урал, в Свердловск, где жил мой, как я его в шутку называл, исторический дедушка Иван Калустович. К тому времени дедушка заведовал Облздравотделом. Вместе с мамой мы пошли в первый класс. Она – работать, а я – учиться. Только я отказался учиться в её классе, потому что она была очень строгой, а пошёл к другой учительнице.
– Когда вы написали своё первое стихотворение?
– Там же, в Свердловске, когда мне было лет восемь, я и начал писать стихи. В 15 лет вступил в комсомол. В 1938 году мама вместе со мной переехала в Москву, где я и окончил школу № 38, что находилась напротив Дома учёных, в Пушкинском переулке. Наш выпускной бал проходил 14 июня 1941 года. Когда на школьном балу мы танцевали под песенку, в которой были слова: «Веселья час и боль разлуки хочу делать с тобой всегда. Давай пожмём друг другу руки, и в дальний путь на долгие года», мы ещё не знали, что вскоре нам предстоит уйти в дальний путь, кому на долгие года, а кому навсегда. 
Через неделю началась война. Тогда обстановка в стране была не такая, как сейчас. Сегодня объяви войну, не так уж много пойдёт записываться добровольцами. А мы пошли. Но и тогда брали в армию с 18 лет, а мне было 17. Но через райком комсомола могли взять. И я пошёл во Фрунзенский райком комсомола с просьбой отравить меня добровольцем на фронт. Вечером пришел в райком, а утром уже был в поезде. Попал я в секретные войска, оснащенные новым видом оружия, – гвардейскими миномётами, или, как их тепло называли «Катюшами». Я стал наводчиком орудия. Под Москвой, на станции Алабино, формировались первые четыре полка гвардейских миномётов. Наш 50-й отдельный гвардейский дивизион направили под Ленинград. Это были первые «катюши», которые приехали на Ленинградский фронт. И первый залп мы дали 19 сентября 1941 года. Так как это было совершенно новое оружие, то его огневая мощь оказалась неожиданной и для врага, и для советских солдат. Несмотря на серьёзность обстановки, было забавно наблюдать, как после первого залпа и те, и другие стали разбегаться в разные стороны. Ведь никто из них такого оружия ещё не видел.
Но вскоре советские солдаты полюбили «катюши», потому что там, где мы давали залп, можно было идти чуть ли не в полный рост. Я считаю, что «катюши» сыграли решающую роль в годы войны. Ибо они пробивали самые страшные укрепления врага. Целый год я воевал наводчиком под Ленинградом. Мы разъезжали по разным концам фронта. Везде, где шли тяжелейшие бои, мы давали залпы. А снаряды у нас были тяжёлые, каждый весил 50 килограммов. Но мы все равно их поднимали. Даже по два снаряда таскали сразу, на плечи кладёшь и идёшь. Не жалели ни сил, ни здоровья, ни жизней. Лишь бы приблизить Победу. Мы были настоящими солдатами и настоящими патриотами. Сегодня в слово «патриотизм» уже не вкладывают того содержания, что в те годы.
На войне постоянно не хватало офицерских кадров, и меня послали учиться во Второе гвардейское артиллерийско-пулемётное училище в Омск. Там за шесть месяцев мы проходили двухлетнюю офицерскую подготовку. Я учился хорошо: только по двум предметам из 15 у меня были четвёрки. Я даже грамоту получил. И в звании гвардии лейтенант меня снова отправили на фронт.
Воевал на 4-м Украинском фронте. Запорожье, Мелитополь, Аскания-Нова, Перекоп. Немцы ни за что не хотели отдавать Перекоп. Но мы его взяли. Потом пошли вперёд. Освободили Симферополь, дошли до Севастополя. Начали подготовку к его штурму. Я тогда командовал уже батареей.
Бои были очень жестокими. Местность, на которой стояла моя батарея, была полностью открытой, ни одного деревца. Несмотря на это, мы ещё некоторое время держались. Но вскоре немцы мою батарею разбомбили. Однако снаряды, не те, что по 50 килограммов, а уже по 100 килограммов каждый, остались. А на батарее моего однополчанина Ульянова, находившегося в пяти километрах от нашей, снаряды кончились. Приняли решение собрать снаряды и как можно скорее доставить их на батарею Ульянова, чтобы дать залп по позициям противника и идти в наступление. Иначе погибнет много наших солдат. Ночи в мае короткие. Поэтому пока мы погрузили снаряды в машину, рассвело. А там можно было проехать только ночью, днём даже мышь не пробежит, вся дорога простреливалась. Но другого выхода не было. И я принял решение ехать. Тяжело гружённая снарядами машина еле двигалась. Когда мы поднимались в гору, всё вокруг залило яркое солнце. По нашей машине немцы открыли шквальный огонь. Её всю изрешетило. Потом налетели «юнкерсы». В нас не попали, но дорогу всю разбомбили. Я вышел из кабины и пошёл впереди машины, показывая шоферу Акулову дорогу среди воронок. Так мы преодолели полдороги… И вдруг прямо передо мной разорвался снаряд, меня отбросило в кювет, и я на несколько секунд потерял сознание. Пришёл в себя оттого, что меня кто-то перевязывает. Шофёр говорит: «Я сейчас отвезу вас в госпиталь». Я отвечаю: «Никакого госпиталя, на огневую, к Ульянову». И мы всё-таки сумели прорваться, успешно завершить операцию, добравшись до батареи Ульянова. Когда мы подъехали, он подбежал к машине со словами: «Асадов приехал, молодец, снаряды привёз». Открывает дверь, а я ему на руки свалился, потерял сознание. Когда давали залп, я уже ничего не слышал, меня на той же машине везли в медсанчасть.
Пройдут годы, и командующий артиллерией Второй гвардейской армии, генерал-лейтенант И.С. Стрельбицкий в своей книге «Ради вас, люди», напишет о его подвиге так: «Эдуард Асадов совершил удивительный подвиг. Рейс сквозь смерть, на старенькой грузовой машине, по залитой солнцем дороге, на виду у врага, под непрерывным артиллерийским и минометным огнем, под бомбежкой – это подвиг. Ехать почти на верную гибель ради спасения товарищей – это подвиг… Любой врач уверенно сказал бы, что у человека, получившего такое 
ранение, очень мало шансов выжить. И он не способен не только воевать, но и вообще двигаться. А Эдуард Асадов не вышел из боя. Поминутно теряя сознание, он продолжал командовать, выполнять боевую операцию и вести машину к цели, которую теперь он видел уже только сердцем. И блестяще выполнил задание. Подобного случая я за свою долгую военную жизнь не помню».
Решающий, перед штурмом Севастополя, залп был дан вовремя, залп ради спасения сотен людей, ради победы… За этот подвиг гвардии лейтенант Асадов был награждён орденом Красной Звезды, а спустя многие годы ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
– Это были последние бои за освобождение Севастополя. Я был ранен 4 мая 1944 года, вскоре Севастополь освободили. Я горжусь тем, что залп, который мне удалось обеспечить, сохранил тысячи жизней. За этот подвиг я был награждён орденом Красной Звезды. Потом меня наградили двумя орденами Знак Почёта, орденом Отечественной войны первой степени, орденом Дружбы народов, орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени, медалями «За оборону Ленинграда», «За оборону Севастополя», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», присвоили звание «Почётный гражданин города-героя Севастополя». Звание Героя Советского Союза мне дали уже после войны. Его несколько лет буквально «выбивали» четыре генерала Стрельбицкий, Добников, Черешнюк и Сергеев, хлопотавшие о том, чтобы мне присвоили это звание.
– А как сложилась ваша дальнейшая судьба?
– После ранения я долгие месяцы находился в госпитале. И там, так же, как и на фронте, продолжал писать стихи. Однажды ещё в госпитале я решил послать свои стихи Корнею Ивановичу Чуковскому. Я как раз познакомился с его статьей по поводу переводов с английского Анны Радовой. Он так ядовито и злобно её раскритиковал, что от этой Анны Радовой остались только причёска и босоножки. Я подумал, раз он такой суровый критик, тогда я пошлю ему стихи, пусть он скажет правду. Я послал ему из госпиталя тоненькую тетрадочку. Он её прочитал. Я даже не думал, что он мне ответит, а он мне прислал ответ: «Дорогой Эдуард Аркадьевич! Я прочёл вашу рукопись и могу сразу сказать, что никогда, когда говорю о творчестве, не кривлю душой. А в вашем случае тем более». И дальше он меня раздолбал так, что от моих стихов не осталось камня на камне. Вдребезги меня разбил. Но в конце была приписка: «И всё-таки, несмотря на всё вышеизложенное, я с полной ответственностью могу вам сказать, вы – истинный поэт. Ибо у вас есть то поэтическое дыхание, которое присуще только поэту. Ваш Корней Чуковский». Эти слова были для меня дороже всего. Потому что раз такой мэтр, как Чуковский, сказал, что ты, – истинный поэт, это многого стоило. И тогда я почувствовал себя поэтом и поступил в Литературный институт имени Максима Горького.
– А потом вы встречались с Корнеем Ивановичем?
– Да. Несколько раз виделся с ним в Доме творчества в Переделкино, у него дача рядом с моей была. Там было много поэтов и прозаиков, с которыми я тоже общался. А Корней Иванович передал меня с рук на руки Алексею Суркову, который тогда был главным редактором журнала «Огонек». Чуковский сказал: «Я вам передаю молодого поэта Эдуарда Асадова, смотрите, судите, что вы скажете, то и будет». Он прочел мою рукопись и сказал: «Оставьте, я поколдую». И поколдовал. Тоже меня критиковал со страшной силой. Несколько месяцев я к нему ходил. А потом он сказал, ну, теперь можно поговорить о профессиональной печати. Он меня напечатал первый раз в жизни в «Огоньке» 1 мая 1949 года, в праздник. В тот день на Кропоткинской улице, около Дома учёных в газетном киоске я купил этот первомайский номер. И стал по-настоящему счастливым. Там были напечатаны первые мои стихи. Мимо меня шли демонстранты со знаменами, с оркестром, а я стоял на углу, и сердце моё пело. Ну, а дальше началась профессиональная работа.
– Давайте вернёмся ко времени вашей учёбы в Литинституте. С кем вы учились?
– О, у нас был «звёздный» выпуск. Это – Евгений Винокуров, Григорий Бакланов, Владимир Солоухин, Владимир Тендряков, Юлия Друнина, Сергей Баруздин, Наум Коржавин (тогда он носил фамилию Мандель), переводчик Наум Гребнев (в детстве он носил фамилию Ромбах). Курсом старше учился Расул Гамзатов. Все они потом стали известными писателями и поэтами. С теплотой вспоминая институтские годы, хочу сказать, что тогда нам было очень весело жить. Мы читали стихи в коридорах, на лестницах, всюду шум-гам. И когда потом, после окончания, меня, Матусовского и Луконина пригласили выступить перед студентами, нас поразила тишина, царившая в институте. Ходят по коридору какие-то мальчики и девочки с тетрадочками. Мы спрашиваем у нянечки: «Что это у вас так тихо?». Она отвечает, что теперь наш институт немой. Хочу сказать, что с тех пор таких ярких личностей, фамилии которых я назвал, не было. Мы пришли с фронтов, с заводов, с фабрик, с колхозных полей. У нас был настоящий жизненный материал.
– Переводились ли ваши стихи на иностранные языки?
– Конечно. На болгарский, китайский, немецкий, литовский, даже на финский. Во всяком случае, я горд и счастлив потому, что у меня всегда было очень много читателей. Такими большими тиражами, как мои книги, никого, кроме Евтушенко, не издавали. Всего же за 50 с лишним лет творческой деятельности у меня вышла из печати 61 книга, общим тиражом 3 миллиона 165 тысяч экземпляров. Но я и сейчас продолжаю работать. Недавно книжно-журнальное издательство «Граница» выпустило шеститомное собрание моих сочинений. Это для меня большое событие. В издательстве «ЭКСМО» выходит книга, которая называется «Дорожите счастьем, дорожите». У меня и проза: «Я люблю тебя, Наташка», «Зарницы войны». Это автобиографические книги о войне, о пройденных фронтовых дорогах, о моих друзьях. Это – не выдуманные герои, а настоящие.
– Вы сами занимались переводами с других языков?
– Да, я много переводил с татарского, армянского, грузинского, узбекского, с еврейского.
– А как вы относились к женщинам и как они относились к вам?
– О, женщины! Я всегда относился и отношусь к ним прекрасно. Потому что женщины в моей жизни сыграли большую роль. Когда я ушёл на фронт, у меня не было любимой девушки, я ещё не успел влюбиться. А когда был ранен, это было страшное потрясение, я 26 суток находился то в сознании, то без сознания. И ко мне приходит сестричка и спрашивает: «Что будем есть, лейтенант?». Я отвечаю, что есть мне и жить теперь ни к чему, кому я нужен… А она молодая была, говорит: «Как кому? Мне нужен! Запомни, меня зовут Оксана Иваненко. Когда тебя подлечат, неважно, будет у тебя зрение или нет, приезжай в город Саки и найди меня. И я выйду за тебя замуж». Я думаю, что она это говорила, чтобы подбодрить меня. Но мне эти слова были как бальзам на душу. Это же большое счастье знать, что ты ещё кому-то нужен! Потом я лежал в Москве в госпитале, ко мне приходили бывшие мои соученицы, девушки, которых я знал. И дальше произошло чудо. Постепенно, в течение года шесть девушек предложили мне руку и сердце.
– То есть вы не могли предложить, а они предложили?
– Да, я не хотел этого делать, а они мне предложили. Это было для меня огромным духовным зарядом. Потому что я в себя поверил: если тебя любят, ты можешь свою судьбу повернуть совершенно иначе. Затем я учился в литинституте, жил более уверенно, знал, что меня любят, значит, у меня есть крылья. И это было очень важно. Вскоре я женился. Родился сын, но семейная жизнь как-то не сложилась. Брак продлился около года. И мы расстались.
Через некоторое время совершенно случайно я познакомился со своей второй женой. Дело было так. Пять молодых поэтов пригласили выступить во дворце культуры МГУ, на Стромынке. И вот когда мы там собрались, входит молодая женщина и говорит: «Я – артистка Москонцерта Галина Разумовская, буду тоже здесь выступать. Вы могли бы меня пораньше пропустить, потому что я сейчас улетаю в Ташкент?» Я спрашиваю, а какая у вас программа? Она отвечает: «Женщины в борьбе за мир». Я тогда снова задаю вопрос: «А почему только женщины, мужчины-то куда подевались?». В общем, пошутили, посмеялись. А когда начался вечер, я выступил со своими новыми стихами «Трусиха», «Они студентами были». Она стояла за кулисами и слушала, потом подходит ко мне и говорит: «Я сейчас улетаю в Ташкент, вы не могли бы ваши стихи прислать мне на Главпочтамт до востребования?». Я отвечаю, что с удовольствием. Меня тогда ещё актёры, а тем более актрисы не читали. И я послал ей эти стихи, она мне оттуда позвонила и говорит, что прочитала их на публике, встречали великолепно. После её возвращения в Москву, мы познакомились поближе. Галина Разумовская сначала включала мои стихи в свои программы, а потом уже стала полностью готовить программы из моих стихов. Через некоторое время мы начали вместе ездить по всей стране с этими программами. Выступали во всех крупнейших залах Киева, Ташкента, Днепропетровска, Тбилиси, Еревана, Баку. Так и соединили свои судьбы. С Галиной Валентиновной Разумовской мы были женаты 36 лет. Она очень много хорошего для меня сделала. К сожалению, она уже умерла, внезапно, в течение получаса от сердечного приступа.
– У вас очень лирические стихи…
– Вы правы. Потому что я пишу о любви, о дружбе, о настоящих отношениях, о совести, о чести, о любви к родине. Все эти качества, которые надо постоянно воспитывать в читателе. Сейчас так много пошлости, чернухи. Но я все равно стою на том, на чём стоял. В нашей стране нашлось немало людей, которые за последние десять с лишним лет очень легко поменяли свои убеждения и взгляды. Я верую в какие-то ценности, которым никогда не изменю. Я и при советской власти верил в социализм, но не верил в коммунизм. Почему? Потому что мне никто ни разу не объяснил, что же это такое. Я понимал и сейчас понимаю: от каждого по способностям, каждому по труду. А вот что такое от каждого по способностям, каждому по потребностям, я не понимал и до сих пор понять не могу. И когда я просил мне объяснить, в том же институте, никто не мог мне объяснить. Мол, тогда будет у всех высокая совесть, высокое сознание. Но ведь на всех не хватит ни икры, ни мехов. А они говорят, у людей будет такое сознание, что они не будут брать ничего лишнего. Будут! Они брали ещё во времена Гомера и сейчас будут. Человек не меняется. В социализм я верил и сейчас верю, а в коммунизм – нет. И меня никто не заставит это сделать, – я убеждений не меняю.
– Ваше кредо?
– Правда и только правда. Никогда не кривить душой, никогда не пресмыкаться и не лгать. Я никогда не боялся говорить только правду. И сейчас не боюсь. Обо всём этом, я считаю, и моё стихотворение
«МОЯ ЗВЕЗДА»
Наверно, так уж повелось от века,
В народе говорится иногда,
Что где-то есть порой у человека
Далекая, счастливая звезда.
А коль звезда по небу покатилась,
В глубокой тьме прочерчивая след,
То где-то, значит, жизнь остановилась
И что кого-то в мире больше нет.
Звезда моя! Прозрачно-голубая!
Всю жизнь воюя, споря и любя,
Как ты добра – я в точности не знаю.
Но с детских лет я верую в тебя.
Когда мне было радостно до боли
При свете милых удивленных глаз,
И в час, когда читал я в нашей школе
На выпускном стихи в последний раз,
И в час, когда шагал я с аттестатом
В лучах надежды утренней Москвой,
Когда я был счастливым и крылатым, –
Ты в полный жар сияла надо мной!
И в дни, когда под грохот эшелонов,
Под пенье пуль, навстречу воронью,
Я шёл без сна в шинели и погонах
Сквозь сто смертей за Родину мою,
Когда я стыл под вьюгой ледяною,
Когда от жажды мучился в пути,
И в тихий час, и в самом пекле боя
Я знал, что ты мне светишь впереди.
Но так уж в мире, кажется, бывает,
Что дальняя счастливая звезда
Не всякий раз приветливо мигает
И полным жаром блещет не всегда…
И в том бою, когда земля горела
И Севастополь затянула мгла,
Ты, видимо, меня не разглядела
И уберечь от горя не смогла.
И вот, когда дыханье пропадает,
Уходят силы, а сознанье – дым…
Тогда для смерти время наступает,
И смерть пришла за сердцем за моим.
Да не сумела, не остановила.
То ль потому, что молодость жила,
Иль потому, что комсомольским было,
Но только зря старуха прождала!
Звезда моя! Я вовсе не стараюсь
Всего добиться даром, без труда.
Я снова сам работаю, сражаюсь,
И все же ты свети хоть иногда…
Ведь как порою нелегко бывает,
Когда несутся стрелы мне вослед
И недруги бранят не умолкая,
Тогда сижу, курю я и не знаю,
Горишь ты надо мною или нет!
А впрочем, что мне недруги и стрелы!
Звезда моя! Горячая звезда!
Да, ты горишь! А если б не горела,
Я не достиг бы счастья никогда!
А я достиг… Чего мне прибедняться!
Я знаю цель. Тверды мои шаги.
И я умею даже там смеяться,
Где слабый духом выл бы от тоски!
Звезда моя! Ты тоже не сдаешься,
Как я, таким же пламенем горя!
И в час, когда ты, вздрогнув, оборвешься,
Не скажут нам, что мы горели зря!
И я мечтаю вопреки примете,
Когда судьба нас вычеркнет навек,
Пусть в этот миг родится на планете
Какой-нибудь счастливый человек!
– Как вам сейчас живется материально?
– Нормально, я же печатаюсь, книги выходят. Мне особо ничего не нужно. Я сам себя содержал всю жизнь, жил на свои собственные, заработанные деньги. И сейчас также продолжаю. Я дышу, пока пишу. То есть работа – это моя сила, мои крылья, моя дорога, это всё мое. Стоит мне бросить работу, я, наверное, сразу же потеряю интерес ко многим вещам. А сейчас я, как и раньше, живу, прежде всего, творчеством.
– Вы пишите каждый день?
– Почти. Если меня не вышибает какое-то событие.
– Я вижу, что вы сами печатаете на обычной пишущей машинке?
– Да, на обычной машинке. И уже с 1947 года. Печатаю совершенно спокойно, как машинистка. Правда, мне надо, чтобы кто-то потом прочитал, я ведь могу опечатку сделать. Я и письма пишу людям. За эти годы я сменил уже несколько машинок. Я всегда с машинкой живу: в Москве, на даче.
– А как вы получаете информацию, кто вам читает?
– Я много слушаю радио, мне читают газеты, письма. Сейчас Галина Фёдоровна читает. Мы с ней уже почти шесть лет. Она хороший сердечный, добрый человек. До неё читали другие люди. Моя покойная супруга Галина Валентиновна очень много мне читала. Так что я всегда нахожусь в курсе дела. Иначе, как бы я мог работать. Я должен чувствовать пульс моей страны, моего народа. Это не громкие слова, это так и есть. Так что я всегда живу с людьми. Помните, как писал Брюсов: «Поэт всегда с людьми, когда гремит гроза, и песня с бурей вечно сёстры…».
Вот и я также живу. И хотя Галина Фёдоровна человек не творческого плана, но всё равно понимает, что надо. Она переживает, когда у меня что-то не получается. Я даже посвятил ей стихотворение. Оно называется «В ночь под Ивана Купала». Под Ивана Купала люди обычно ищут клады, и я тоже клад хотел найти. Слушайте:
Я молча руку протянул – и что же.
Рассыпав тёмно-русый водопад,
Со мною рядом ровно дышит клад.
И вряд ли есть хоть что-нибудь дороже.
– Вы верите в прогнозы?
– В прогнозы? Я считаю, что это совпадения. В предчувствия верю. Так ночью, накануне ранения, у меня было очень тяжёлое настроение, было ощущение чего-то давящего. Я знал, что снаряды надо доставить на батарею Ульянова, потому что никто за меня этого не сделает, и я поехал. Бывали случаи, когда я чувствовал что-то не так или не то. Предчувствия какие-то были. Но я не очень суеверный человек.
– Можете ли вы прогнозировать развитие российской литературы, поэзии?
– Я могу сказать только одно: как бы её ни качало, как бы её ни кидало, по каким ухабам и ямам, всё равно наша литература – великая литература. И это не громкие слова, она снова поднимет паруса и будет одной из лучших в мире. А может даже лучшей. Это жизнь не раз подтверждала. Вот перевернули всю нашу политику, экономику, больше десяти лет наш книжный рынок заполняли всякой порнухой, непристойностью. Все кинулись, хватали, глотали. А потом наелись и сплюнули.
На фото: Эдуард Асадов и Николай Антошкин – генерал-полковник запаса, Герой Советского Союза (Москва, 2003 год)
И как-то от этого отошли, стали искать настоящую литературу, настоящие книги. И у меня лет шесть ничего не печатали. Кстати, я ни по каким издательствам никогда не хожу. Ко мне сами обратились издатели и стали снова публиковать мои стихи. И я вновь вошёл в литературный строй, продолжаю говорить и писать то, во что верую сам.
– А во что вы конкретно верите?
– Когда в нашей стране были не самые простые тридцатые годы, с этими арестами, лагерями, расстрелами, я понимал, что происходит что-то не то, что так нельзя. Тогда мы жили в Свердловске, я выбегал на улицу, а там у одного мальчишки папу забрали, у другого – маму увезли. Мы этих хороших, честных людей знали, уважали. И ничего понять не могли. Я и до сих пор не понимаю. Да, определенная строгость должна быть. Но должен соблюдаться закон. Нельзя за людьми приезжать ночью. Это – ужасно.
Для того чтобы выяснить, во что я верю, достаточно почитать мои книги. Я в них говорю то, что думаю. Никогда не было так, чтобы я думал одно, а писал другое. О чем пишу, в то и верю. И политические стихи у меня есть. Но я их наизусть не помню. Я помню только те стихи, с которыми выступал на сцене. Сейчас у меня много стихов лирических. Но я их не успеваю запоминать, потому что кончаю одно, начинаю другое.
– Прочитайте, пожалуйста, стихи, написанные вами в последнее время.
– Может, не стоит? Ну, да ладно…
Что счастье дано тебе не на век,
Не надо сетовать, человек.
Когда бы нам счастье на век давалось,
Оно бы буднями называлось.
Я захворал, но хворь преодолел.
И все довольны, надо бы признаться.
Враги довольны тем, что заболел,
Друзья же тем, что начал поправляться.
Ну что ж, я счастлив долею своей.
Люблю на свете радовать людей.
Или вот ещё:
«Ты меня не любишь», –
Молвила жена.
Муж в ответ присвистнул:
«Вот тебе и на.
Если твой характер
Столько лет терплю,
Можешь быть спокойна:
Дьявольски люблю».
А вот ещё:
Рыба портится с головы.
Истина эта мудра и проста.
Но очень шутить не спеши.
Увы, хоть рыба и портиться с головы,
Однако чистят её с хвоста.
Или такая миниатюра:
Старик, моливший золотую рыбку,
Свершил, пожалуй, главную ошибку.
Ему бы жадной бабке не служить,
И не просить корыта и дворянства,
Боярский дом и сказочное царство,
А новую старуху попросить.
И, наконец:
Не знаю, где концы, и где начала,
И по каким путям ещё пройду.
Но прожил в мире, кажется, немало.
Но до сих пор ещё чего-то жду.
А ещё у меня есть внучка Кристина, самый любимый мой человек. Ей – 25 лет. Она окончила филфак МГУ и теперь преподает в институте международных отношений. Стихи она не пишет. Но я её всё равно люблю. Она уже замужем.
– Так что, возможно, вы скоро станете прадедом.
– Не знаю, они не очень-то торопятся.
Чествование 80-летнего юбилея поэта Эдуарда Асадова состоялось в Москве, в Краснознаменном зале Центрального дома российской армии. Эдуард Аркадьевич не преминул заметить, что когда он ещё учился в школе, то впервые прочитал свои стихи на публике именно здесь, в бывшем ЦДСА – Центральном доме советской армии. Те стихи он,
конечно же, сейчас не помнит, но помнит, что читал задорно и что его встречали хорошо. Но не столько, наверное, за стихи, сколько за смелость. Потом он неоднократно выступал в этом зале. И вот теперь – юбилейный вечер. В адрес юбиляра пришли поздравления от президента России В.В. Путина, мэра Москвы Ю.М. Лужкова, губернатора Московской области Б.В. Громова, общественных организаций, университетов. Поздравить поэта пришли его коллеги, композиторы, дипломаты, генералы, фронтовики, работники просвещения и искусства, школьники.
От имени президиума Академии проблем безопасности, обороны и правопорядка (академиком которой является и автор этих строк) профессору Эдуарду Аркадьевичу Асадову за выдающиеся заслуги и большой личный вклад в развитие и укрепление Государства Российского был вручён орден Петра Великого I степени.
Принимая поздравления, поэт сказал: «Спасибо всем. Но дело не в наградах, а в том, что я продолжаю вершить самое главное дело моей жизни: стараюсь воспитать в людях их лучшие качества – любовь к родине, к женщине. И это – не громкие фразы, а смысл жизни».
К сожалению, Эдуард Аркадьевич Асадов ушёл из жизни в подмосковном городе Одинцово 21 апреля 2004 года. Похоронен в Москве на Кунцевском кладбище рядом со своей матерью и женой. Согласно его последней воле, сердце поэта должно было упокоиться на Сапун-горе, в городе Севастополе, почётным гражданином которого он является, однако, местные власти не разрешили это сделать…
Лев Рудский (WRN)
Фото автора и журналистов России