16 ноября 2014 года советскому/российскому журналисту, писателю, драматургу, сценаристу Генриху Аверьяновичу (Авиэзеровичу) Боровику исполнилось 85 лет. Мне посчастливилось на протяжении примерно пятнадцати лет встречаться с ним на разных мероприятиях: то в Доме литераторов, то в Российской академии художеств у Зураба Церетели, то на чьём-либо юбилейном вечере. На ходу удавалось взять у него несколько мини-интервью. Так и получился этот материал. Но это не столько интервью, сколько монолог прекрасного, умудрённого жизненным опытом человека, немало повидавшего на своём веку (на несколько жизней хватит!), великолепного непревзойдённого профессионала, легендарного журналиста, у которого всегда есть чему поучиться и который с радостью готов каждому оказать помощь, поддержку.
Генрих Аверьянович Боровик родился 16 ноября 1929 года в Минске, в котором прожил всего две недели. Свое появление на свет в столице Белоруссии он называет техническим рождением. Просто его родители оказались там на гастролях. Кратковременный перерыв, и снова в путь – по городам и весям, по всему Советскому Союзу. Отец Генриха – Авиэзер Абрамович был главным дирижёром театра музыкальной комедии (вообще-то он имел профессию дирижёра симфонического оркестра), а мама Мария Васильевна Матвеева – артисткой, пела и танцевала (получается, что Генрих Боровик – «чистокровная» полукровка: русско-еврейского происхождения). К тому времени они были вместе уже пять лет. Познакомились также на гастролях: в 1924 году в Сухуми. Люди творческой профессии, свободолюбивые, они в загсе не расписывались, а жили по принципу: «Если мы любим друг друга, то бумажка нам не нужна, а если не любим, то и она нам не поможет». И расписались только в 1945 году, когда Генриху исполнилось 16 лет, и ему нужно было получать паспорт. А то ведь выходило, что он вдруг оказался незаконнорожденным.
После нескольких лет блужданий по свету Боровики осели в Пятигорске (который, кстати, Генрих Аверьянович считает своим родным городом, где он провёл все школьные годы, за исключением того короткого промежутка времени, когда Пятигорск на несколько месяцев оккупировали немецкие захватчики, и семья вынуждена была временно уехать в Среднюю Азию).
Именно Авиэзер Боровик и Мария Матвеева являются основателями Пятигорского театра музыкальной комедии. О чем наглядно свидетельствует мемориальная доска, укрепленная на здании.
Вспоминает Генрих Боровик: «Театр был хороший, интересный. А сам Пятигорск научил меня многому и, прежде всего, интернационализму, потому что там жили люди многих национальностей. Моим близким другом был позже ставший знаменитым на весь мир танцор Махмуд Эсамбаев, который начинал свою карьеру в балете Театра музыкальной комедии. Моя мама говорила: «Махмудик, ты будешь великим танцором». В 1944 году, когда чеченцев и ингушей депортировали с родных мест, театр его отстоял, и он остался в Пятигорске. Но потом он сам, видимо, чтобы разделить судьбу своего народа, добровольно уехал в Среднюю Азию. Он был замечательным парнем, и мы с ним дружили до самой его смерти. Он умер за месяц до гибели моего сына Артёма. У меня было 70-летие, а Махмуд как раз лежал в больнице. Но он всё равно пришёл ко мне на юбилей. Потом жена его Нина Аркадьевна рассказывала мне, что когда она спросила его: «Махмуд, а вдруг тебе станет плохо на вечере?», он ответил: «Нет, к Генриху я пойду обязательно, чтобы ни случилось».
Заметим, что в 1944-1945 годах, ещё будучи школьником, Генрих работал, причём, с превеликим удовольствием, в Пятигорском театре помощником электромонтера и статистом.
Там же, в театре начинал свой путь в искусстве и Михаил Водяной. Он, как и Махмуд, был старше Генриха лет на пять-шесть. Но это не мешало им общаться почти на равных. Михаил был талантливым актёром. В 1946 году его пригласили во Львов. Потом он переехал в Одессу и много сделал для создания там Театра музыкальной комедии, который теперь носит его имя. Будучи в Одессе, Боровик пришёл на кладбище, чтобы поклониться ему, старшему другу своей юности.
Вспоминает Генрих Боровик: «С Пятигорским театром у меня связано ещё одна потрясающая история. Где-то в 70-х годах в Болгарии я случайно познакомился с одним советским дипломатом. Мы разговорились, и он рассказал о том, как во время войны был ранен в позвоночник и лечился в Пятигорском госпитале. Операцию ему делал известный хирург Богораз, который сказал: «Жить ты будешь, но ходить вряд ли». Но парень не хотел мириться с этим и однажды снова спросил у врача: «Неужели ничего нельзя сделать?». Хирург ответил: «Таких лекарств, чтобы вылечить тебя, нет, но напротив госпиталя находится Театр музыкальной комедии. Пусть твои друзья на носилках, на руках, как угодно, каждый вечер носят тебя туда. Я договорюсь, чтобы тебе там было место. Ты смотри «Сильву», «Марицу», «Свадьбу в Малиновке» и, может быть…».
Не знаю, сколько времени носили друзья раненого в театр, только оперетта, вы не поверите, сделала, своё дело. Смех и хорошее настроение подняли его на ноги. И тогда я, волнуясь, спросил дипломата, не помнит ли он фамилию кого-нибудь из актёров. Он отвечает: «Ну, как же, я хорошо помню, была такая Мария Васильевна Матвеева». Моя мама! Представляете, что это для меня значило!
Как-то мне удалось побывать в Пятигорске на 65-летии театра. И когда я прямо в зале рассказал эту историю, актёры чуть не плакали. Кстати, когда я там был, на том же месте, что и в мои детские годы, увидел стенд с репертуаром: «Сильва», «Марица». И мне так приятно стало. Слава тебе, Господи, оперетта меняется не так быстро…
Постоянное общение с музыкой, театром, конечно же, не могло пройти бесследно. Я учился играть сначала на скрипке, потом на фортепиано, но не в музыкальной школе, а с преподавателем. В восьмом классе создал в школе джаз-ансамбль. Кто-то даже сочинил о нём песенку: «На баяне нам Айро (это фамилия) играет, Фёдоров на барабане бьёт, Генрих Боровик рукой махает (извините за «махает», но «машет» не рифмовалось), джаз – поёт». Под ударные приспособили пионерский барабан, разбитую тарелку, которую я выпросил у папы, и футляр от гранаты РГД (для цокота копыт). Очень хорошо получалось. И с таким «джазом» мы ходили по госпиталям Пятигорска, выступали перед ранеными и пели «Раскинулось море широко» и другие популярные песни. Ударником был мой друг Юра Фёдоров. Потом в Москве он окончил полиграфический институт, работал карикатуристом в журнале «Крокодил». Жаль, что уже не удастся спросить у Бориса Ефимовича Ефимова, с которым, как я знаю, вы были дружны, помнит ли он Юру Фёдорова, он бы вам сказал, что тот был талантливым человеком. Юра рано умер. Я считаю, что мы со своим «джазом» делали богоугодное дело. Нет-нет, я не религиозный человек. Но я бы сказал так, что душа человека, особенно душа хорошего человека, содержательная душа, не исчезает и исчезнуть не может. Я в этом уверен».
Учился в школе Генрих Боровик только на «пятёрки», усиленно изучал английский и немецкий языки, читал книги, газеты. Всё это ему нравилось. В общем, окончил он Пятигорскую среднюю мужскую школу № 1 с золотой медалью. Кстати, из стен этой же школы в своё время вышло немало известных в нашей стране людей – Сергей Михалков, Александр Солженицын, журналист Борис Стрельников и другие.
Итак, родители взяли Генриху билет, и он поехал в Москву поступать в МГИМО – Московский государственный институт международных отношений. Через пять лет, холодным летом 1952 года, он опять-таки с отличием окончил и этот вуз. Получив «красный диплом», Боровик стал работать в международном отделе журнала «Огонек»… техническим секретарем. В редакции молодой человек ощутил необыкновенную теплоту. Там работали прекрасные люди, почти все – фронтовые журналисты: поэт Алексей Сурков (главный редактор), Мартын Мержанов, Виктор Викторов, Андрей Турков, Леонид Леров. Всеми делами журнала заправлял замечательный человек, заместитель главного редактора Борис Сергеевич Бурков, всю войну проработавший главным редактором «Комсомольской правды». В редакцию запросто заходили и такие знаменитые люди, как Константин Симонов, Борис Полевой, Сергей Михалков, Ираклий Андроников… Генрих Боровик был в журнале самым молодым сотрудником, и старшее поколение относилось к нему, как минимум, с интересом: «А получится ли из этого паренька журналист?», но чаще – с трогательной заботой.
В 1953 году, когда наступила «оттепель», Боровик стал литературным сотрудником, а потом и специальным корреспондентом международного отдела.
«И я начал ездить по «горячим точкам», – говорит Г.А. Боровик. – Первая моя командировка в 1954 году была в Венгрию, потом в Польшу и в Китай. Я ездил с фотожурналистом ёИ хотя я умел фотографировать с детства, но тут уже учился мастерству. Он оказался гениальным учителем. Потом был Вьетнам. Французы уже уходили, но дымок от войны ещё оставался, и я решил, что туда обязательно надо съездить. Следующая поездка – в Бирму, а потом на Суматру, в Индонезию, где уже шли настоящие бои. Там я был единственным иностранным (не говорю, что советским) журналистом, которому разрешили находиться в стране. В той поездке было много тяжёлого и опасного, как и на каждой войне, – большой или малой.
После той командировки в 1955 году в библиотеке «Огонек» вышла первая моя книжка очерков о Вьетнаме. Я даже написал небольшую повесть. Однажды кто-то из коллег принес мне газету «Вечерняя Москва» с кроссвордом, в котором я прочитал: «по горизонтали – талантливый молодой журналист, автор очерков об Индонезии». В ответе стояла моя фамилия – Боровик. Я решил, что первый шаг к популярности сделан! Тогда я пошутил: вот когда увижу «Боровик» по вертикали, – буду считать, что жизнь удалась на все сто процентов! Но я так, кажется, и не дождался этого.
А ту повесть я попросил прочитать Сергея Владимировича Михалкова. Он быстро её прочел, позвонил и сказал: «Слушай. Никакая это не повесть!». Я сразу скис, выходит, что у меня ничего не получилось. Но он тут же добавил: «Это – готовая пьеса. Её только надо переписать – слева добавить, кто говорит, справа – что, а посредине – твои комментарии: ушёл, пришёл, улыбается, сморкается, плачет… И неси в театр!». Я спрашиваю: «В какой?». Он: «Да в тот, что ближе к дому!». И я понёс в театр на Малой Бронной, который тогда возглавлял Андрей Александрович Гончаров. Я очень благодарен Михалкову за то, что он меня подтолкнул, иначе я сам бы никогда на это не решился. А пьесу взяли. Вскоре она уже шла под названием «Мятеж неизвестных». В спектакле играли замечательные актёры – Броневой, Тенин, Волков».
В том же 1955 году Генрих Боровик женился. Вот как он сам об этом рассказывает: «Это – необыкновенная история. Я как раз вернулся из Вьетнама. Моя будущая жена Галина Михайловна Финогенова к тому времени окончила педагогический институт, преподавала историю в школе. Мне было 26 лет, а ей – 23 года (она – Телец, родилась 28 апреля), ну, а я – Скорпион, кем же я могу ещё быть! У нас с ней был длинный, продолжавшийся почти год телефонный роман. Мы не видели друг друга, только разговаривали по телефону. И всё это благодаря моему приятелю, который сказал, что на вечере в пединституте он увидел удивительной красоты девушку. Но она вся из себя такая, что… Однако ему удалось достать номер её домашнего телефона. Только её подруги предупредили, что она не вступает в беседу, как только услышит чужой голос, тут же бросает трубку. Я говорю, давай мне телефон, поспорили на бутылку коньяка, я, конечно, выиграл, но он так и не отдал. Я позвонил через неделю, и она не бросила трубку, значит, что-то между нами появилось, какое-то электричество прошло. И вот так мы год разговаривали, пока не поженились. 28 июля 2005 года мы отмечали золотую свадьбу. В 1956 году родилась наша дочь Мариша, в 1960-м – Артём. Жизнь была полна всего самого замечательного…
Когда на Кубе произошла революция, я сразу же помчался туда. Эта революция меня очаровала. И Фидель Кастро, и Че Гевара, который подарил мне свой берет. Как всякая революция, особенно в начале, она перезаряжает твои аккумуляторы – ты воодушевляешься и веришь в лучшее будущее человечества. Там же, на Кубе мне посчастливилось познакомиться с писателем Эрнестом Хемингуэем. Один из руководителей Советского Союза Анастас Иванович Микоян посещал его с неофициальным визитом и взял меня. Коротко обо всём не расскажешь, но минут через тридцать мы были с Папой (так на Кубе звали писателя) на «ты». Я спросил Хемингуэя,
не разрешит ли он мне задать ему два-три вопроса, он ответил: «Хенри! Какие два-три?! Ты же здесь ещё останешься? Я тебя приглашаю на рыбалку, там и поговорим». И мы действительно отправились с ним на рыбалку на его бесподобной шхуне «Пилар».
А чуть позже Роман Кармен (с которым к тому времени, несмотря на значительную разницу в возрасте, мы стали настоящими друзьями) предложил мне сделать с ним фильм о Кубе. До этого я написал серию очерков о революционной Кубе, а затем создал на их основе книгу «Повесть о зелёной ящерице», и уж после всего этого я стал автором сценария документального фильма «Пылающий остров», обошедший экраны многих стран мира.
Эти встречи на Кубе, а в течение жизни и другие оставляют по себе многообразные впечатления. Вообще-то я считаю, что вся жизнь состоит из встреч. Встречи разные: ребёнок вырастает – встречается с родителями, потом встречается с сестрой или с братом, потом – с друзьями в школе, с книгами. Чуть позже, – с будущей женой, со своими детьми, внуками. Если ты в жизни встретил два или три десятка людей значительных, я имею в виду не пост, не известность, а просто душу, то считай, что тебе повезло в жизни. Мне в жизни очень повезло, потому что я общался не просто так, а устанавливались какие-то душевные отношения.
В «Огоньке» я проработал с 1952-го по 1965 год. Потом ушёл в АПН и в 1966 году уехал в США, где и пробыл около семи лет, до 1972 года. Это было очень интересное, насыщенное событиями время: война во Вьетнаме, антивоенное движение, борьба за права негров. Так что в те годы Америка тоже в какой-то степени была «горячей точкой». Я писал очерки, меня печатали в «Огоньке», «Литературной газете», «Правде», «Известиях». Однажды, когда я приехал в отпуск в Москву, один секретарь ЦК партии (не буду называть его фамилию), который ко мне хорошо относился, сказал: «Слушай, Генрих, ты талантливо пишешь обо всем, что связано с войной во Вьетнаме, правильно критикуешь Вашингтон за эту войну. И также талантливо и выразительно пишешь об антивоенном движении, о демонстрациях, о митингах, об отношении интеллигенции. Вот тебе мой совет: может быть, об этих антиправительственных демонстрациях, о позиции интеллигенции писать как-то сдержаннее, суше, по протоколу. Многие люди тебя читают и начинают думать, что у них такая демократия, всё у них можно и начинают сравнивать…». Я, честно говоря, обалдел, никогда даже не думал об этом. Но ничего в своей работе не стал менять.
Будучи в США, я пытался сделать так, чтобы и мои дети Артём и Мариша смотрели на Америку не односторонне – видели её достоинства и недостатки. Я водил их на антивоенные демонстрации. Однажды подошёл с ними к так называемой «молчаливой» демонстрации. Это была группа людей, человек пять или шесть, которые в течение нескольких лет, по субботам и воскресеньям, с 11 утра до 6 вечера, в любую погоду приходили на Тайм-сквер в Нью-Йорке, поднимали плакат с антивоенным содержанием и стояли. Я спросил их, неужели вы этим плакатом надеетесь изменить то, что происходит. Они мне ответили, что одним этим плакатом, конечно, ничего изменить нельзя, важнее то, что это нужно им самим. Тёмка, а ему было лет 10, спросил у меня, о чём идет речь. Я ему всё рассказал, и он воспринял тогда это очень близко к сердцу, он никогда не говорил на эту тему, но, думаю, что это у него осталось надолго. И то мощное гражданское общество, которое есть в США, его влияние, конечно же, наложили отпечаток на всю дальнейшую журналистскую деятельность Артёма…
Одной из сенсационных встреч, которые у меня были в Нью-Йорке, – это встреча с главой Временного правительства России Александром Фёдоровичем Керенским. Ему тогда исполнилось уже 87 лет. Я понимал, что если запрошу у Москвы разрешение, то мне его не дадут. Я разыскал номер телефона Керенского и позвонил. Он обрадовался, что кто-то из Советского Союза им заинтересовался, и пригласил в гости. Я взял с собой жену, ей как историку это было интересно, и мы пошли к нему домой. Мы провели у Керенского прекрасных три часа. Он оказался нормальным, порядочным человеком, патриотом России. Но сразу же попросил нас: «Ну, скажите там, в Москве, пусть они перестанут писать, что я бежал в женском платье! Не бежал я в женском. Я уезжал в своём костюме, на авто. И все мне отдавали честь, даже большевистские солдаты». Я рассказал об этом Бондарчуку, снимавшего тогда фильм «Красные колокола». Так у него Керенский уезжал из Зимнего в своем френче. Историческая справедливость восторжествовала.
Очерк о Керенском я написал и отдал в «Литературку». Но его, что-то путано мне объяснив, не напечатали. А много лет спустя вышла книга «История советской политической цензуры». Смотрю оглавление – «Боровик». Открываю и вижу там «гордый» доклад Главлита о том, что из «Литературной газеты» в последний момент изъят вредный очерк Генриха Боровика о его встречах с Керенским, где этому злейшему врагу советской власти он даёт трибуну, чтобы тот по-своему интерпретировал историю. Я понял, что ребята из «Литературки» меня пощадили, не хотели расстраивать, что очерк просто «выдрали» из вёрстки».
И тогда в связи с этим я задаю слегка провокационный вопрос: «А разве в сегодняшней России ещё есть цензура и Главлит?». На что Боровик ответил так: «Цензура не исчезла. Она, видоизменившись, приняла новые формы. Я считаю, что всего существует три вида цензуры.
Первый. Это когда каждую полосу прочитывают по многу раз, просматривают «на свет», чтобы, не дай Бог, на одной стороне не оказался портрет Сталина, а на другой – какой-либо идеологически не выверенный текст.
Второй. Это когда вы критикуете, поднимаете проблему, но… ничего не меняется. Вы приводите факты мздоимства, называете фамилии, а коррупционерам – хоть бы хны. То же самое касается и бюрократов. Они всё также могущественны. А если кого и лишают тёплого местечка, то переводят на другое, но менее хлопотное, а то и повышают по службе. Сколько раз об этом писал и говорил Артём.
И третий вид цензуры – нож, пуля, взрывное устройство. Ежегодно в стране и за её пределами при исполнении своих профессиональных обязанностей гибнут журналисты – наши коллеги.
В декабре 1972 года, когда мы уже вернулись из США, американцы намеревались провести бомбардировку военных объектов Ханоя. И я решил, что не имею права сидеть дома, ведь я столько писал о Вьетнаме, о войне, что должен лететь туда. Меня все отговаривали, даже в ЦК партии: «Генрих, мы тебя уважаем, ну зачем тебе ехать, подожди, Новый год скоро». А это была рождественская бомбардировка (Вьетнам – католическая страна, так американцы хотели преподнести такой «подарок»). Жена мне говорила: «Генрих, мы за семь лет первый раз с детьми дома в Москве встречаем Новый год, а ты улетаешь». Но я купил ёлочку для семьи моего друга Саши Серикова, работавшего во Вьетнаме от газеты «Правда», и улетел. Вместе со мной в самолёте были ещё только два человека – военные хирурги. Ну, увидел я весь этот кошмар, и страху натерпелся… Я фотографировал разрушенные жилые дома и детские садики, госпиталь и самую старую центральную улицу Ханоя – Кхам Тхиен, что в переводе означает «Следи за небом». С древних времен там селились поэты и звездочёты. И какая горькая ирония – именно с неба она была уничтожена. Я видел, как женщины утром разбирали завалы, чтобы найти останки своих детей. До сих пор помню полные горя глаза детишек, переживших ужасы бомбардировки.
И когда случилась трагедия в Беслане, в моей памяти возникли глаза вьетнамских детей…
В конце 70-х годов я поехал в Никарагуа. Точнее, в Коста-Рику, потому что в Никарагуа ещё правил диктатор Сомоса. Но я узнал, что на границе Коста-Рики и Никарагуа расположен партизанский лагерь сандинистов, в котором были люди разных национальностей, что-то вроде интернациональной бригады. И ночью с проводником я пошёл к партизанам, где и пробыл несколько дней. Вернувшись в Москву, написал об этом серию очерков для «Литературной газеты». Они стали сенсацией.
Незадолго до переворота я побывал в Чили, изъездил всю страну, меня у себя дома принимал Альенде. Уже шли разговоры о готовящемся заговоре военных и даже называли фамилию Пиночета, и я задал президенту вопрос, который меня волновал: не предпримет ли он что-либо в ответ? Альенде ответил: «Нет. Не буду. Я не имею права даже слышать об этом и верить слухам, потому что армия у нас является гарантом Конституции. Хотя понимаю, что всё может быть. Но если я начну создавать какие-то отряды обороны, то этим воспользуются, и тогда действительно будет переворот». Но на следующий год переворот все-таки произошёл, и Пиночет пришёл к власти. Многие мои друзья погибли тогда, в том числе известный певец Виктор Хара.
Я очень хотел попасть в то время в Чили, но хунта не пустила в страну советского журналиста. И я пробыл месяц на границе Чили и Перу, разыскивая людей, которые бежали из страны. Они мне рассказывали, что там происходит. Я написал об этом. И когда в Копенгагене проходил международный трибунал над чилийской военной хунтой, мои очерки были включены туда, как официальные материалы, и я этим горжусь. Через некоторое время я написал пьесу «Интервью в Буэнос-Айресе». Под названием «Венсеремос» («Мы победим!») в театре Маяковского её поставил Андрей Гончаров».
Эта пьеса «Интервью в Буэнос-Айресе», написанная в 1976 году по обжигающим следам чилийских событий, которым автор был свидетель, прошла не только почти в сотне театров Советского Союза, но и в полутора десятках театров крупнейших городов мира, включая Нью-Йорк, Мадрид, Стокгольм, Прагу, Варшаву, Токио, Дамаск, Париж, Каракас. Сам Боровик, говоря об успехе пьесы, склонен относить его прежде всего на счёт той атмосферы солидарности с народом Чили, с которым был воспринят многими в мире пиночетовский переворот в сентябре 1973 года. О тех событиях были написаны десятки, сотни произведений (в том числе и драматургических), но пьеса Генриха Боровика была в те годы самой популярной.
Да, личность Г.А. Боровика многогранна, она далеко выходит за рамки творческой биографии. В его жизни немало поступков, на которые вряд ли способны большинство из нас. Так, весной 1980 года Боровик провёл несколько месяцев в Афганистане. Он объездил всю страну, побывал в самых опасных местах и ситуациях, но почти ничего не написал оттуда ни в газеты, ни в журналы. Писать неправду не мог, а правду – никто бы не напечатал. Вернувшись в Москву, он отказался от выгодного предложения «Мосфильма» написать сценарий для художественного фильма об этой войне. Договор был заключен накануне поездки в Афганистан. Сценаристу были обещаны госзаказ и почти верная Государственная премия. Но, вернувшись домой, Боровик отказался от договора и вернул аванс. Вместо того чтобы писать сценарий, он отправился в ЦК КПСС и рассказал там о том, что увидел. Сказал, что эта война бессмысленна, что советские войска взвалили войну на свои плечи, но оказались к ней не готовы, что истинные размеры наших потерь военное начальство скрывает и т.д., и т.п.
Результатом этого похода в ЦК стал гнев начальника ГлавПУра (Главное политическое управление) Советской армии. Генерал армии А.А. Епишев собирался жаловаться на «безответственного журналиста» самому генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Ильичу Брежневу. Спасла «безответственного» только помощь друзей в ЦК Евгения Самотейкина и Николая Шишлина, а также то, что именно в это время Боровик на полтора года ушёл из журналистики – работать над серией документальных фильмов и писать новую пьесу.
В 1982-1985 годах Г.А. Боровик становится главным редактором журнала «Театр». Тираж издания при нём вырос вдвое. В 1985-1987 годах Г.А. Боровик – рабочий секретарь Союза писателей СССР по международным делам. Именно в эти годы по приглашению Союза писателей приезжают в страну давние друзья Генриха Аверьяновича – выдающиеся писатели и деятели культуры Грэм Грин, Габриэль Гарсиа Маркес, Питер Устинов и другие. Думаю, стоит подчеркивать, что это способствовало росту популярности нашей страны за рубежом.
В те же годы Боровик работает политическим обозревателем Гостелерадио СССР. Он автор и ведущий популярных программ «Камера смотрит в мир», «Позиция». Впервые с экрана телевизора он смело рассказал об истинных истоках конфликта вокруг Нагорного Карабаха, поднял вопрос о деятельности шовинистических организаций в СССР.
А вскоре в СССР началась перестройка. О том, как он её воспринял, Генрих Аверьянович говорит так: «Я её всем сердцем поддерживал. Может быть, наивно, но я считал, что наш социализм можно демократизировать. В 1985 году мне вместе с тремя нашими журналистами поручили взять интервью у Рональда Рейгана. Это было первое в истории интервью советских журналистов с президентом США. Если не считать интервью главного редактора «Известий» Аджубея с президентом Джоном Кеннеди. Но Аджубей был зятем Никиты Хрущева… И вот мы вчетвером – Станислав Кондрашев из «Известий», Всеволод Овчинников из «Правды», Геннадий Шишкин из ТАСС и я отправились к Рейгану. Он, как нам сказали, долго готовился к этому интервью, его снабдили большим количеством карточек, на которых были заготовлены предполагаемые наши вопросы и его ответы на них. Часа через полтора, когда мы закончили наше интервью, уставший Рейган сел в кресло, вынул из кармана пачку этих карточек, перелистал их и вдруг сказал: «Жалко, что вы мне этот вопрос не задали. Я бы вам ответил». Какой именно, он не уточнил.
В 1987 году меня избрали председателем Советского комитета защиты мира (СКЗМ), вице-президентом Всемирного совета мира. И тут к нам поступило приглашение от Папы Римского направить к нему для аудиенции небольшую делегацию нашего СКЗМ. Такое случилось впервые за всю историю папства, царской России и CCCР. Видимо, Папе о нас рассказала мать Тереза, с которой у нас сложились хорошие отношения. Мы помогли ей открыть несколько сестринских постов в наших детских больницах. Папа принял нас очень дружелюбно. Это была тёплая человеческая беседа. Понтифик интересовался, что идёт у нас в театрах, как живут люди. Мы с удовольствием ему отвечали. Мы – это космонавт Георгий Гречко (его взяли, потому что он «поближе к Богу») и Владимир Губарев из «Правды», журналист и драматург. Вместо положенных для аудиенции 15 минут пробыли у него 45! Под конец я спросил его: «Ваше Святейшество, а что, трудно ли быть Папой Римским?» На что он мне, подперев щеку, сказал: «Ой, трудно, Хенрик!». Но, поняв, что на такой ноте заканчивать беседу нельзя, хлопнул меня по плечу и произнес: «Трудно. Но с Божьей помощью – можно!». А в конце встречи Папа сам предложил сфотографироваться на память. И когда я подошел к нему, то уже чувствовал себя с ним так просто и хорошо, что взял его под руку. Он наклонился ко мне и сказал вполголоса: «Хенрик. Есть много фото, где люди целуют или пожимают мне руку. Но под ручку, по-моему, первый раз!». Фотограф был от Ватикана, и я подумал, что никто не пришлёт мне это уникальное фото. К моему удивлению и радости, фотографию прислали».
В годы перестройки М.С. Горбачев приглашает Генриха Боровика с собой почти на все встречи с главами зарубежных стран в качестве эксперта или члена группы сопровождения.
В 1989 году Г.А. Боровика избирают народным депутатом СССР, членом постоянного комитета Верховного Совета СССР по международным делам. Он направил записку в ЦК КПСС, в которой утверждал, что ситуация, когда все каналы Всесоюзного телевидения и радио подчиняются одной организации и одному человеку – председателю Гостелерадио, обедняет телевидение и противоречит демократическим принципам. Он предложил оставить в подчинении Гостелерадио лишь один канал, а остальные отдать в ведение творческих союзов. Тот же принцип предложил и в отношении радиовещания. В то время это предложение было более чем радикальным.
В июне 1990 года Генрих Боровик, имея за плечами 37 лет партийного стажа, выходит из рядов КПСС. В критические дни августовского путча 1991 года Советский Комитет защиты мира уже 19 августа принял официальное заявление с резким осуждением антиконституционных действий ГКЧП. Заявление было передано по радио вечером 19 августа и опубликовано в газетах утром следующего дня, а сам Генрих Боровик 19, 20 и 21 августа выступал из Москвы по телеканалу CNN, рассказывая всему миру о том, как руководители КПСС предали своего генерального секретаря, предали перестройку, нарушили Конституцию страны (по советскому телевидению сделать это было, естественно, невозможно). Сын Генриха Боровика – Артём, уже очень популярный к тому времени журналист, все эти три дня и три ночи находился в «Белом доме» на Краснопресненской набережной.
В годы реформ Генрих Боровик занимает активную позицию помощи делу демократизации страны. В 1994 году на телеканале «Останкино» он создал (как автор проекта, автор сценария и ведущий) телесериал «За девять лет до конца войны». В нем впервые в истории отечественного телевидения была рассказана правда о том, как в 1979 году принималось печально знаменитое решение о вводе советских войск в Афганистан и как оно осуществлялось. Вскоре Генрих Боровик начинает работу (как автор проекта и один из авторов сценария) над 10-серийным документальным фильмом «Россия в войне – кровь на снегу». В нём была показана та настоящая правда о Великой Отечественной войне, которую, по понятным причинам, не мог показать Роман Кармен в своей знаменитой 20-серийной киноэпопее «Великая Отечественная». Новый сериал стал для его создателей как бы продолжением работы над фильмом Р. Кармена.
Г.А. Боровик внес серьёзный творческий вклад в становление телевизионного канала «Культура». Его авторская просветительная программа «Завещание XX века», в которой писатель и публицист рассказывает о своих встречах с выдающимися людьми XX века, такими, как А.Ф. Керенский, Эрнест Хемингуэй, Ким Филби, Константин Симонов, Грэм Грин, Уолтер Кронкайт, мать Тереза и другими, постоянно имела высокий рейтинг.
На два моих каверзных вопроса, не было ли у него желания навсегда уехать из России, и кем он себя больше ощущает: евреем (так как его отец – еврей) или русским, Боровик ответил так: «Никогда у меня не возникало желания навсегда уехать из России. По еврейским законам я – не еврей, потому что у меня мама русская. Да к тому же я воспитан абсолютно в русской среде и на русской культуре. У меня друзья самых разных национальностей, в том числе и евреи: знаменитые на весь мир врачи Леонид Рошаль и Гавриил Илизаров, певец Иосиф Кобзон, скульптор Лев Кербель, художник-карикатурист Борис Ефимов (Фридлянд), театральный художник Борис Мессерер, композитор Аркадий Островский, раввины Москвы, Санкт-Петербурга, России. Не в национальности дело, а в человеке, его душе».
(На фото: (справа) Генрих Боровик, (слева) поэт Константин Ваншенкин, (посередине) Лев Рудский – главный редактор данного интернет-журнала Worldrusnews.ru/Мировые и российские новости.
Мне было очень трудно, я не решался спросить Генриха Аверьяновича о его сыне Артёме. И, чувствуя это, он сам начал рассказывать: «Меня всегда спрашивают, как мне удалось воспитать такого сына, как Артём. И я отвечаю, что вот так и удалось, так и воспитал: я и мои друзья. Когда мы летом жили на снятой даче на Пахре, он видел, кто к нам приходил домой. Мы там жили потому, что в Москве у нас была тесная 16-метровая комната на четверых. Так вот, ребята всё время находились рядом с нами. Заходит, например, Константин Симонов и говорит: «Ну, что, старик-Боровик, сколько ты сегодня написал страничек?». Или Роман Кармен, Юрий Нагибин, Михаил Ромм, Зиновий Гердт… Настоящая литературно-искусствоведческая энциклопедия. Какие прекрасные люди были! Сережа Антонов (это – «Дело было в Пенькове») жил напротив нас, рассказчик замечательный. Однажды Тёма приходит, ему было лет пять, ест яблоко и произносит: «А почему все говорят, что антоновские яблоки самые лучшие, у Солодаря тоже хорошие».
Потом у меня вышла «Повесть о зелёной ящерице», появились деньги. Я ещё у десятерых друзей занял понемногу и купил ту дачу.
А вообще у меня с Артёмом очень много совпадений – и трагических, и счастливых. В 1982 году он, как и я когда-то, окончил МГИМО. Так как он хорошо учился, то его распределили по высшему разряду – в МИД. Но он отказался и пошел в журналистику. Когда мне было 27 лет, вышла мой первая книжка в библиотеке «Огонек» под номером 45. Невероятно, но первая книжка Артёма тоже вышла в библиотеке «Огонек» под номером 45, и ему тоже было 27 лет. Мы оба ездили по «горячим точкам». Оба побыли в Афганистане. Я в общей сложности находился там месяца четыре. И Тёма там был несколько раз. Это стало очень серьёзным испытанием и очень большим рывком в его жизни.
Позже я узнал, что Артём пробился к начальнику Генштаба маршалу Ахромееву и попросил его дать ему письменное разрешение на участие в боевых действиях. Журналистам такого документа никогда не давали. Но, пользуясь тем, что меня хорошо знали, Тёмка на вопрос маршала: «А отец знает?» соврал, что да, конечно же, знает. И тогда Ахромеев дал разрешение. Артём и в разведку ходил, и десантировался, и в засаде сидел…
Из Афганистана он приехал другим, изменившимся, почерневшим. Днём отсыпался, а поздно вечером включал «Реквием» Моцарта и всю ночь писал. Он первым написал честные очерки об этой войне, о её бессмысленности. В «Советской России», где он тогда работал, их не напечатали. Зато напечатал «Огонек», главным редактором которого тогда был Коротич. То есть Артём повторял мою биографию. Потом эти очерки перепечатали такие популярные зарубежные журналы, как «Лайф», «Шпигель», «Актуэль» и другие. Артём стал первым советским журналистом, дважды удостоенным премии авторитетной журналистской организации Америки – «Overseas Press-Club of America». Когда Артём погиб, эта организация объявила об учреждении в его память ежегодной Премии имени Артёма Боровика. Такого ещё не было. Раньше все премии носили имена только американских журналистов. Эту премию присуждают и российским журналистам, говорящим правду даже тогда, когда власть хотела бы, чтобы об этой правде никто не знал.
Однажды Артём пришел ко мне, это ещё до Афганистана, и говорит: «Батяня, мне с тобой не повезло». Я спрашиваю: «А что такое?». Он: «Да что бы я ни сделал, куда бы ни поехал, мне говорят, ну, конечно, сын Боровика, перед ним все двери открыты». Я говорю: «Тёма, пройдет время, и будут говорить: смотрите, идёт отец Артёма Боровика». Так и случилось.
Ещё я хочу сказать, что стихи Константина Симонова он так же, как и я, знал наизусть. У Артёма было несколько очерков о том, как он проехал от Бреста на Восток, по тем местам, где отступала наша армия, и вместе с ней отступал Симонов. Однажды Артём позвонил мне домой в три часа утра и говорит: «Папа, ты представляешь, я только что был в Вязьме, в доме, где был Симонов». И прочитал это стихотворение:
Я помню в Вязьме старый дом,
Одну лишь ночь мы жили в нём,
Мы ели, что нам Бог послал,
Мы пили, что шофер достал.
В ту ночь, готовясь умирать,
Навек забыли мы, как лгать,
Как изменять, как быть скупым,
Как над добром дрожать своим,
Кров пополам, хлеб пополам, –
Так жизнь в ту ночь открылась нам.
И я понял, что дело даже не в том, что он этот дом разыскал и побывал в нём, а в том, что он ещё присоединился к этой клятве фронтовых корреспондентов. Мы никогда с ним об этом не говорили, но это было видно из характера всей его работы. Отговаривать его я не мог, потому что он сказал бы мне: «А разве ты сам не так бы сделал?»
А как Артём придумал совершить обмен журналистами! Корреспондент из США приехал три недели служить в российской армии, а он – в американской. Так американец больше пьянствовал и никакой сенсации не произвёл, а Тёмка произвёл. Особенно своим рассказом о том, что если генерал или полковник толстеет больше, чем положено (измеряют его талию), то его увольняют. Чем и нажил огромное количество врагов среди наших генералов. Но после этих публикаций пошли разговоры о необходимости создания в России профессиональной армии.
Потом писатель и мой друг Юлиан Семёнов начал издавать газету «Совершенно секретно». Увидев, как великолепно работает Артём, он его пригласил быть первым заместителем главного редактора. И тот пришёл, и с огромным удовольствием работал. А у Юльки вскоре случился инсульт, и всё перешло к Тёме. Надо сказать, что в течение года тираж газеты с нескольких десятков тысяч экземпляров вырос почти до миллиона. Артём набрал профессиональных журналистов, создал крепкую команду. А о Юльке Семёнове он очень заботился, полностью оплачивал его лечение в Вене.
Почти пятнадцать лет назад, 9 марта 2000 года, наша жизнь разломилась надвое: погиб Артём. Казалось, жизнь кончилась, но мы должны жить. С нами дочь Марина, её муж Дима. Они воспитали прекрасного сына – нашего внука Ивана. Он серьёзно занимается бизнесом. Да и дочка у меня замечательная, филолог. Она, так же, как и Тёма, разделяет наши жизненные базовые ценности. С нами – Вероника и её с Артёмом сыновья – наши чудные младшие внуки, частички Артёма – Максимилиан и Кристиан. Они похожи на отца. А внук Ванька всё-таки больше, чем они, похож на меня.
Жизнь, как говорится, продолжается. Но уже без Артёма, и это – совсем другая жизнь. Мы создали благотворительный фонд его имени, учредили ежегодную премию, девизом которой стали слова: «Честь. Мужество. Мастерство». Эту премию журналисты называют «Премией совести». Высокая оценка. Она для нас значит много.
Дело Юлиана Семёнова и Артёма в холдинге «Совершенно секретно» продолжают их друзья и единомышленники, вдова Тёмы Вероника Боровик-Хильчевская.
Мы также ежегодно проводим конкурсы на лучшие журналистские работы, даём стипендии лучшим студентам факультетов журналистики в одиннадцати вузах страны, организуем стажировку молодых журналистов в престижных российских средствах массовой информации. Если получится, то организуем такую же стажировку и в зарубежных СМИ».
На мои вопросы, в чем заключается свобода средств массовой информации в современной России и что подразумевает он под словами «кредо жизни», Генрих Аверьянович ответил так: «Во все времена – вчера, сегодня, завтра – свобода СМИ – это, прежде всего, и возможность, и обязанность абсолютно честно и объективно информировать общество о том, что происходит в государстве, помогать ему влиять на его жизнь, на людей, облечённых властью, и, разумеется, на собственную жизнь. А кредо – честно исполнять свой долг. Долг, в широком смысле слова, и нравственный тоже. Долг перед детьми. Могу ещё раз повторить, что я (к сожалению, моей жены уже нет с нами) живу только потому, что вокруг есть хорошие люди, есть дочь, есть внуки, эти частички Артёма, которые рядом. Всё это дает ощущение, что он жив, что с ним можно разговаривать».
Писатель, драматург, публицист, тележурналист, видный общественный деятель, политолог, наконец, гражданин, Генрих Аверьянович Боровик – одна из самых ярких фигур литературной и общественной жизни России. Имя его известно во многих странах. И уж, конечно, – во всех странах СНГ.
Г.А. Боровик – академик, член президиума академии кинематографических искусств и наук России, почётный член Российской академии художеств. Г.А. Боровик – лауреат двух Государственных премий СССР (за пьесу «Интервью в Буэнос-Айресе» и за книгу «Пролог»), лауреат премий Союза писателей СССР имени А. Толстого и имени М. Кольцова, лауреат премии Союза журналистов имени В. Воровского, ряда престижных международных журналистских премий, в том числе премии «Золотое перо». Его труд отмечен государственными наградами СССР и России: орденами Октябрьской Революции, Трудового Красного знамени, Дружбы народов, орденом «За заслуги перед Отечеством» III и IV степеней, многочисленными медалями, в том числе и иностранных государств. Он очень гордится тем, что в 2003 году к 300-летию российской журналистики был удостоен звания «Легенда российской журналистики». В списке награждённых – и его сын Артём Боровик (посмертно).
Лев Рудский (WRN)
Фото автора и из личного архива Г.А. Боровика
Чудесная статья о чудесном человеке. Такие люди как Генрих Боровик — гордость страны.
Заголовок статьи сегодня очень актуальный! Спасибо автору, главному редактору этого интернет-журнала Льву Рудскому!
Эта статья бесподобна! Мне очень нравится!
В заголовке статьи всё совершенно верно сказано. Это хорошая мысль. Я Вас поддерживаю.