В центральный зал Санкт-Петербургской (Россия) синагоги три мужчины внесли эту картину закатанной в рулон. Стали разворачивать – места на полу не хватило, мешали скамьи. Ещё бы: размер холста 10 на 6 метров – 60 квадратных метров. Объяснение происходящему дал Вагиз Адизянович Адельшин – 76-летний петербургский художник, член Союза художников России: «Эта картина называется «Реквием Холокосту». Я работал над ней около четырёх лет. Она посвящена евреям Варшавского гетто, в том числе и музыкантам, которых заставляли играть в то время, когда пытали и мучили других евреев. Однажды музыканты самовольно устроили концерт в честь своего погибшего дирижёра. Всех оркестрантов после этого расстреляли. В центре картины – восстание в Варшавском гетто. На заднем плане – поезда, доставлявшие евреев в концлагеря. В нижней части холста нарисован ребенок на голой земле. Это девочка, погибшая в гетто, моя ровесница. Я однажды увидел её на фотографии, и теперь она приходит ко мне во сне почти каждую ночь. Она встаёт в белом одеянии, протягивает вверх руку и что-то шепчет. Души и других убитых евреев приходят ко мне во сне, тянут руки, о чем-то просят. Что они хотят? Может быть, надо какую-то молитву прочитать? Может, я должен что-то для них сделать? Я человек верующий, пошёл к мулле. А он посоветовал обратиться к раввину!».
Так В.А. Адельшин оказался в кабинете у раввина Цви Пинского. А потом и принёс свою картину, чтобы показать её в синагоге.
Как это получилось, что татарин, мусульманин, так проникся трагедией еврейского народа?
А всё началось, с… рассказа одной польской дамы. Когда грянула перестройка, Вагиз Адельшин – большой любитель путешествий и лингвистический самородок – стал колесить по всей Европе, подрабатывал портретами и копиями, быстро осваивал разговорные языки. История картины о Холокосте началась в Варшаве. Художник пришёл к одной очень возрастной даме писать её портрет. На стене у той висела маленькая плакетка, на ней выемка, а внутри – рисованный углём колос пшеницы и надпись по-польски: «Дай нам, Боже, хлеб насущный».
Художнику стало интересно, что это за картинка такая. И услышал из уст польской дамы страшную историю о плакетке: «Это было в войну. Кто-то постучал в дверь. Открываю – на пороге высокий, худой мужчина. Одежда на нём висела, как на вешалке. Он промолвил: «Пани! Дайте кипятку! У меня в гетто семья умирает».
Гетто находилось совсем рядом, на соседней улице. Я предложила ему поесть. Он отказывался. Но я его усадила, накормила, – он каждую крошку подбирал. Звали его Йозек, он был художник, ювелир. Я дала ему хлеба для семьи. И сказала, чтобы постарался выбраться ко мне и на следующей неделе – я шила мундиры для немцев, и мне должны были выдать продуктовую карточку. Он пришёл и подарил мне плакетку – новенькую, блестящую. Я была изумлена, велела снова приходить. Но он не пришёл. Вскоре я увидела его из окна трамвая, выскочила и спросила: «Йозек, почему не пришел?». Он скромно так ответил: «Пани, мне неудобно брать у тебя хлеб. Мне больше нечего дать тебе взамен». Я с трудом выспросила у него, где находится его барак. Через несколько дней раздобыла бутылку вина, сунула охране – пропустили. Я принесла Йозеку еды – но там уже не было ни его самого, ни его семьи. Мне рассказали, что все его родные умерли, а сам Йозек развёл в ведре мел и на стене написал: «Leben und leben lassen» («Живи сам и давай жить другим» – WRN). За это его расстреляли. В память о Йозеке я берегу эту плакетку. Видать, уголь потом у него кончился, он больше не мог для меня ничего нарисовать, и ему было неловко брать у меня хлеб».
«Благородство Йозека меня потрясло, – рассказывает Вагиз Адизянович. – У него семья умирает, а ему неловко брать хлеб… Сначала я думал написать портрет этого Йозека. Потом побывал в еврейском музее. Видел фотографии. Мёртвые дети на земле, столько трупов… Самое страшное – я смотрел на этих детей и ужасался: ведь это мои одногодки! Думал, с ума сойду. Потом я поехал по лагерям: Освенцим, Майданек. Общался с выжившими. Материалов накопил – одних набросков полмашины. Сделал сначала экскиз метр на метр. Но что передашь на таком маленьком холсте? Решил увеличить в десять раз. Большую картину писать недешево: нужно арендовать мастерскую, покупать холсты, краски. До обеда я занимался халтурой – брался за любые заказы. А после обеда писал картину. Долго работал. Как закончил – пригласил польских художников. Они посмотрели и сказали: «Гениуш!».
А вот родня, как признается Вагиз Адельшин, его порыв не оценила: «Они меня упрекают: лучше бы ты себе на квартиру заработал! И вообще, где ты и где евреи? Я отвечаю им: мы все рождаемся одинаковыми! Истребление нации – разве можно относиться к этому равнодушно?».
А ведь пример сердечности и героической помощи евреям Вагиз Адельшин видел в собственной семье. В годы войны дядя Вагиза с товарищами попал под Севастополем в плен. Среди них был горбоносый лейтенант-еврей. Немцы привели пленников в церковь. Переводчик сказал еврею: «А тебя, иуда, мы расстреляем!». И тут дядя неожиданно для себя выкрикнул: «Это не иуда, это татарин!». «А чем докажешь?» – поинтересовались немцы. И тут дядя сделал то единственное, что в этой ситуации оставалось: снял штаны. И татарин, и еврей были обрезаны. Немцы поверили, и лейтенант остался жив. Он дружил с дядей и приезжал к нему до самой смерти.
Так и что же сказал Адельшину рав Цви Пинский? А вот что: «В еврейской традиции есть несколько дат, когда читается молитва за умерших. Тогда же мы молимся и за души погибших в Холокост. Эти люди попали сразу в рай. Бог принял их с распростертыми объятиями. Их души не страдают».
После этих слов Вагизу Адизяновичу стало легче. В любом случае, он ни о чем не жалеет: «Я выполнил свой долг. Оставил память».
В целом, такие трагические сюжеты для художника не свойственны. Все картины его в основном позитивные, жизнеутверждающие.
Говорит главный раввин Санкт-Петербурга Менахем-Мендел Певзнер: «Картина очень впечатляет, она очень большая. Нужно будет подумать, где повесить это полотно. Но задача картины – вызывать у человека определенные реакции и эмоции. И я считаю, эту картину должны увидеть как можно больше людей, чтобы они смогли обдумать то, что на ней изображено. На картине – восстание евреев в концентрационном лагере Треблинка, недалеко от Варшавы в августе 1943 года. Сам художник по национальности – татарин, но его всегда волновала тема Холокоста, гибели евреев в годы войны. Два его дяди жили в еврейском местечке и чудом уцелели, когда пришли фашисты. Огромная благодарность художнику Адельшину за его самоотверженный труд».
В мастерской художника в Люблинском переулке Санкт-Петербурга тесно, поэтому для окончания работы над полотном «Реквием Холокосту» Вагиз Адельшин арендовал в Варшаве просторную студию. Летом картину покажут в Русском музее северной столицы России.
WRN